27 января страна отметит 75-ю годовщину полного освобождения Ленинграда. В канун юбилея в МАУ «Центр патриотического воспитания» города Хабаровска встречей с блокадницами города на Неве начался цикл мероприятий «Январский гром», посвящённый этому событию.
На встречу пришли школьники, воспитанники кадетских классов, военно-патриотических клубов и юнармейцы филиала ФАУ Минобороны РФ ЦСКА (СКА, Хабаровск). А почётными гостями первого мероприятия - живого диалога с ветеранами, названного «Голос блокады», стали Нина Медынская и Галина Силантьева. Женщины, которые в детском возрасте пережили все ужасы войны, потеряли в блокадном городе родных, рассказали собравшимся о своих судьбах, принесли фотографии конца 30-х - начала 40-х годов прошлого столетия, блокадные карточки, по которым выдавали хлеб, и 125-граммовый кусочек того самого чёрного хлеба, который делали из гидроцеллюлозы, отрубей, хлопкового жмыха, «вытряски» из мешков кукурузной и ржаной муки, берёзовых почек, сосновой коры и белковых дрожжей из древесного сырья...
Фактичиским началом юлокады считается 8 сентября 1941 года, когда фашисты захватили город-крепость Шлиссельбург и вышли на южный берег Ладожского озера, прервав сухопутную связь Ленинграда со всей страной. Однако жители города потеряли возможность покинуть Ленинград ещё раньше: 27 августа немцы перерезали железнодорожную магистраль Москва Ленинград. В осаждённом городе оказались более 2,5 миллиона жителей, в том числе 400 тысяч детей плюс 300 тысяч беженцев из прибалтийских республик.
Начальник генштаба германских сухопутных сил генерал Франц Гальдер 18 сентября записал в дневнике: «На ленинградском фронте положение будет напряжённым до тех пор, пока не даст себя знать наш союзник голод». А в директиве начальника штаба военно-морских сил Германии № 1601 от 22 сентября 1941 года «Будущее города Петербурга» говорилось: «Фюрер принял решение стереть город Ленинград с лица Земли... Предполагается окружить город тесным кольцом и путём обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывных бомбёжек с воздуха сравнять его с землёй... Мы не заинтересованы в сохранении хотя бы части населения».
И гитлеровцы последовательно реализовывали свой зверский план. 8 и 10 сентября 1941 года в результате бомбёжек сгорели Бадаевские склады, вследствие чего город лишился значительной части продовольственных запасов. Ещё 18 июля в Ленинграде была введена карточная система, и норма выдачи хлеба для иждивенцев и служащих постоянно снижалась. В период с 20 ноября по 24 декабря 1941 года она составляла всего 125 граммов в сутки.
К декабрю 1941 года в городе был зафиксирован первый пик смертности около 50 тысяч ленинградцев, а уже в январе этот показатель был превышен вдвое. В секретной справке Ленинградского городского отдела ЗАГС говорилось, что в первый месяц 1942 года в городе умерли 101825 человек. А следующий месяц стал самым страшным: в феврале в Ленинграде зафиксировали 108029 смертей. После этого смертность понемногу пошла на спад: в марте 98112 умерших, в апреле 85541, в мае 53256, в июне 33785, в июле 17743...
Но блокада не уничтожила город и не сломила дух ленинградцев. Присутствующим на встрече предложили прослушать фрагмент «Ленинградской симфонии» Дмитрия Шостаковича, первые три части которой он написал в осаждённом городе. 9 августа 1942-го она прозвучала в блокадном Ленинграде, куда доставили партитуру. В этот день вся артиллерия осаждённого города непрерывно била по огневым точкам врага и, несмотря на налёты немецкой бомбардировочной авиации, в филармонии горели все люстры. Выступление оркестра транслировалось по радио, и через репродукторы его слышали даже немцы. Позднее двое из тех, кто тогда находился во вражеских окопах, побывав в качестве туристов в СССР, признались советскому дирижёру: «Тогда, 9 августа 1942 года, мы поняли, что проиграем войну. Мы ощутили вашу силу, способную преодолеть голод, страх и даже смерть...» Ещё одним блокадным символом стала «тарелка» постоянно работавшее в квартирах радио, из которого моральной поддержкой в эти трудные дни стал голос Ольги Берггольц, перу которой принадлежит «Ленинградская поэма»:
Шестнадцать тысяч матерей пайки получат на заре сто двадцать пять блокадных грамм с огнём и кровью пополам.
...О, мы познали в декабре не зря «священным даром» назван обычный хлеб, и тяжкий грех хотя бы крошку бросить наземь...
Все эти 900 дней я провела в блокадном Ленинграде, начала свой рассказ Галина Силантьева, и когда сейчас, в преддверии 75-летия освобождения города, я слышу из уст некоторых наших политиков, в том числе небезызвестной Собчак, что город надо было сдать, и тогда не было бы столько смертей, я считаю это кощунством, низостью по отношению к нам, блокадникам. У немцев была одна задача: город снести, а людей умертвить... И я хочу донести вам правду о героизме людей, которые жили в этом городе и боролись. На Нюрнбергском процессе был представлен дневник, который вела 11-летняя школьница Таня Савичева: девять страниц, на шести из которых даты смерти близких людей. Если бы я к началу войны умела писать, наверное, тоже смогла бы вести дневник. Но мне было всего четыре года. И сегодня я принесла фотографию 1938 года. Из всей нашей семьи, оставшейся в городе (папа был на передовой и, к счастью, не погиб), выжили только мы с бабушкой. От голода умерли брат, дедушка, мама, которой было всего 29 лет... Со временем мы даже перестали спускаться в бомбоубежище во время авианалётов, перестали бояться войны. Я сама поражаюсь, как мы выжили.
Помню, бабушка отдавала мне свой кусочек хлеба, а я резала его на несколько маленьких кусочков, клала на блюдечко и ставила его высоко на этажерку, чтобы не съесть всё сразу. За каждым маленьким кусочком мне нужно было подняться. И ещё нам помогал дядя, служивший в Подмосковье. Он перечислял каждый месяц 600 рублей, на которые бабушка покупала на «чёрном рынке» килограмм крупчатки нечто среднее между манкой и мукой. Жменьку крупчатки заваривали кипятком, и эта жидкая кашица с добавлением натуральной олифы была нашей дополнительной пищей.
Помню ещё один случай. Бабушка, чтобы получить рабочую карточку, работала уборщицей в авиационной части и иногда брала меня с собой. И один военный как-то отрезал мне кусок хлеба, намазал его маргарином и посыпал сахаром это было моё «пирожное» из детства. А весной, когда между булыжников появилась травка, мы срезали её ножничками, и бабушка делала лепёшки. Осенью 1942-го бабушка устроила меня в детский сад, стало чуть полегче там детям давали рыбий жир...
Мы многое пережили. И когда санкт-петербургские законодатели решили провести к 75летию освобождения города военный парад на Дворцовой площади, я пришла в ужас, когда от некоторых представителей интеллигенции стали поступать письма, что, мол, такой парад не нужен ни блокадникам, никому. Да откуда вы знаете, что нам нужно? А зачем мы 9 Мая проводим парад? Чтобы почтить память тех, кто пал, добывая нам Победу, и воздать почести тем, кто ещё жив. Почему же не отдать дань тем, кто погиб в блокадном Ленинграде?
Момент, когда блокада была снята, врать не хочу, не помню. Но хорошо помню: когда закончилась война, по нашему Невскому району провели колонну пленных немцев. И хотя мы все считали их врагами, никто не кинул в них камень, не оскорбил физически.
А ещё запомнилось, как в 1945-м в городе впервые испекли батоны. Они были серые, но из настоящей муки, и их запах я помню по сей день.
И вот, чтобы вы знали правду, мы идём к вам и рассказываем об этом. Да, было страшно, но мы выстояли, выдержали. И дай бог, чтобы такое никогда не повторилось и над вами всегда было мирное небо...
Нина Медынская тоже принесла на встречу фотографии. На одном из снимков были запечатлены самые дорогие для неё люди: мама и тётя. К началу войны Нина Евгеньевна была дошкольницей и 22 июня 1941 года запомнила:
Мы шли с мамой к нашим знакомым, когда увидели на углу, где висел репродуктор, чёрную толпу людей молчаливую, не движущуюся. Из репродуктора слышался голос диктора, который говорил о том, что гитлеровская Германия без объявления войны напала на Советский Союз. Люди стояли молча, потрясённые... Мама тут же поехала на фабрику, где она работала, меня взяла с собой. Там мужчины уже записывались добровольцами...
Эвакуироваться мама не захотела, надеясь, что война скоро закончится. Тем более что отец оставался в городе: он был инженером на военном заводе, начальником цеха. С началом войны мы перестали его видеть дома. Завод работал в три смены, и отец не приезжал: доехать было трудно, а пешком идти очень далеко. Я не знаю, какое вооружение выпускали на их предприятии. А за 10 дней до нового, 1942 года, кто-то принёс записку, в которой сообщалось, что мой отец умер после окончания смены в цехе, сидя на полу, от голода. Мама к тому времени уже тоже слегла.
Голод испытывали все.
Наши соседи ходили к сгоревшим Бадаевским складам, подкапывали землю, пропитанную жжёным сахаром, и дома эту землю разводили водой, отстаивали, получая мутную сладковато-горьковатую жидкость. Мы к складам не ходили. Мама получала иждивенческую карточку, по которой выдавали только хлеб. Я помню его вкус. Хлеб был горько-кислый, сырой. И отрезанный кусочек в 125 граммов помещался в моей детской ладошке. Есть его было практически нельзя. Но вкуса мы тогда уже практически не чувствовали.
Несмотря на слабость, мама входила в состав отряда противовоздушной обороны, который помогал тушить зажигательные бомбы. На чердаках стояли ящики с песком, которым засыпали эти бомбы.
Когда случались массированные авианалёты, мы уходили с мамой в бомбоубежище. Однажды, после отбоя воздушной тревоги, мы вернулись домой и обомлели: у самого входа в подъезд зияла огромная воронка. У живших на первых этажах вылетели все стёкла, у нас окна потрескались, несмотря на то, что были проклеены бумажными полосками. Пришлось закладывать их какимито тёплыми вещами.
Ближе к Новому году, когда мама слегла, пришла тётя с буханкой хлеба и охапкой дров. Ещё она принесла бутылочку глюкозы и шприц. Растопила в полутьме печь. И, как она потом рассказывала, хотела набрать глюкозу в шприц, чтобы сделать маме укол, но, поскольку была близорука, поставила бутылочку на край стола, та упала и разбилась. Лекарство разлилось по полу. К утру у мамы началась агония, и она умерла. Я обняла голландскую печь и заревела...
Тётя забрала меня с собой в госпиталь, где она работала. Я провела там целую неделю. А потом, когда их госпиталь должен был выехать на передовую, чтобы принимать раненых, она пристроила меня в детский дом, который располагался в центре города. Большинство детей были сиротами, но были и те, у кого родители воевали на фронте. Помещения не отапливались, поэтому спали мы не раздеваясь. Снимали только обувь. Было очень холодно, хотя тётя одела меня в шубку, дала муфточку и шапку.
В столовую нас воспитательница водила строем. Завтраков и ужинов не было. Кусочек хлеба давали один раз в день. И, конечно, сразу его никто не ел, оставляли на потом. А обедали баландой это была мутная тёплая жидкость, в которой плавали несколько крупинок и кусочек селёдки, потому что не было соли. Мы выпивали эту жидкость через край миски и радовались, что в желудке потеплело. А потом с кусочками хлеба в руке шли в спальню. Но шустрые мальчишки нередко налетали на младшие группы, разжимали детские кулачки, забирали этот хлеб и убегали. Воспитательница за ними угнаться не могла... Однажды, помню, каждому из нас выдали по одному квадратику от плитки шоколада и сказали, что это подарок от лётчиков.
Почему-то нас никогда не выводили во время бомбёжек в бомбоубежище. И в один из дней раздался страшный грохот. В комнаты проникли чад, дым, гарь, послышались крики. Оказалось, авиабомба снесла половину дома, где находились мальчиковые группы. По чёрному ходу, гуськом, нас, дрожащих от страха и холода, вывели по лестнице и отвели в другой дом.
Там нам впервые за два месяца устроили банный день. Чтобы получить горячую воду, растопили снег на огне. Все дети были завшивленные, чумазые. С нас сняли одежду и потом сожгли, воспитательницы нас по очереди помыли с мочалкой в кадушках, после чего нам выдали чистую, не совсем по размеру, одёжку. Но всё равно мы почувствовали, будто заново родились.
В новом детдоме мы прожили до начала весны. Однажды ночью к нам пришли воспитатели и сказали одеваться тем, кто может встать и идти. Слабых не тревожили. Я, слава богу, попала в группу тех, кто ещё ходил.
Посадили нас в маленькие автобусы и повезли на Дорогу жизни по льду Ладожского озера. В марте на льду уже было много воды, большие полыньи. При этом немцы постоянно бомбили эту дорогу.
Было опасно. Когда автобус забуксовал, казалось, ещё немного, и лёд под колёсами разойдётся, но водитель справился и вывез нас на другой берег. А там уже воспитатели рассказали, что другой автобус, шедший за нами, застрял в такой полынье, лёд треснул, и машина вместе с детьми и воспитателем ушла под воду... Была ночь, спасти их было некому.
Затем в освобождённом от немцев Тихвине нас посадили в теплушки, на полу которых была постелена солома, и мы месяц ехали до Ярославля. Немцы неоднократно бомбили железную дорогу, обстреливали эшелоны, и машинист постоянно маневрировал, под огнём давал задний ход. А когда железнодорожное полотно впереди оказывалось разрушенным, мы просто ждали, пока его восстановят...
Один раз в дороге нас накормили душистым и наваристым супом и дали по большому куску хлеба. Воспитатели нас предупредили, чтобы мы сразу всё не ели, потому что может быть заворот кишок.
В Ярославле, живя в детдоме, я пошла в школу, семь лет проучилась там. Получила похвальную грамоту. Нина Евгеньевна показала этот пожелтевший документ с портретами Ленина и Сталина. На основании этого меня без вступительных экзаменов приняли в педучилище...
Без преувеличения, затаив дыхание собравшиеся слушали воспоминания блокадниц. И нынешним детям трудно было представить, какие муки вынесли их сверстники в осаждённом городе. Как трудно было представить и то, что к моменту снятия блокады в более чем 2,5миллионном Ленинграде осталось всего 560 тысяч жителей... Полтора часа, в течение которых продолжалась встреча, пролетели незаметно. В завершение этого живого диалога блокадницы пожелали детям никогда в жизни не узнать ужасов войны, не пережить того, что довелось пережить им. А собравшиеся наградили ветеранов горячими аплодисментами, пожелали им здоровья, вручили подарки и сфотографировались вместе на память.
Владимир ПЫЛАЕВ
Фото автора
Источник: газета "Суворовский Натиск" от 25.01.2019 №3 (19722)
